Диксонская Тетрадь

Untitled
Эта страница только для чтения. Вы можете посмотреть исходный текст, но не можете его изменить. Сообщите администратору, если считаете, что это неправильно.
====== Как я проводил выборы на Диксоне в 1950 году ======


''[[наши_люди:с:сарычев_иван_григорьевич:сарычев_иг|Иван САРЫЧЕВ]]'' 
   ''Записано в 1950 году''

----

Суровы широкие бескрайние просторы Арктики, особенно после того, как на её белые снежные дали опускается громадным тёмным покрывалом полярная ночь.

И горько бывает тому, кто отважится двинуться в дальний путь, не зная капризов этой злой, но в то же время романтически интересной земли.Вместе с полярной ночью на полярную станцию обрушиваются сильнейшие южные ветры, неся с собой сплошную снежную завесу. Ветер, играя и бесясь вокруг станционных построек, вмиг наносит высокие снежные валы то в одном, то в другом месте. И если ещё температура воздуха градусов 20-25 ниже нуля, то всякий человек, решившийся преодолеть препятствие в 100-200 шагов от жилья до кают-компании, рискует обморозить не только нос, но и всё лицо. Острые колючие снежинки, падая на лицо, тают. И тут же, от резкого холодного ветра, замерзают, образуя корку, от которой становится невыносимо больно.

Почти весь зимний период, который начинается с октября, и кончается в конце июня, под покровом полярной ночи беснуются пурги, утихая, подобно раненому зверю, только в марте-апреле.

С появлением холодного, но желанного гостя – Солнца, всё живое, в том числе и человек, приободряется, да и окружающая природа производит совершенно новое, приятное ощущение.

Но, как бы не бесновалась пурга, как бы не свистел в проводах антенн озверевший ветер, жизнь на полярной станции не замирает ни на минуту.

В широком, просторном и светлом зале за несколькими столами с наушниками на головах сидят несколько человек радистов. В зале своеобразный, присущий только радиоаппаратным, шум моторов, щёлкающий треск машинок, писки радиосигналов. Тысячами нитей через широкие просторы нашей необъятной Родины по эфиру мы неразрывно связаны с сердцем нашей родной страны – Москвой и с десятками других городов, посёлков или просто полярных станций, насчитывающих в коллективе 5-6 человек.

Давно прошли те годы, что отважные полярные исследователи, двинувшиеся в суровые ледяные просторы Арктики, вынуждены были терпеть бедствия, не имея возможности даже сообщить своё местонахождение.

Вместе с Советской властью в Арктику пришло радио, прочно и навсегда основавшись на вновь обживаемой земле. По невидимому эфиру в Москву и обратно в Арктику летят тысячи телеграмм не только хозяйственного значения, но и таких, от которых теплеет на душе старого полярника и часто забьётся сердце юнца из Ленинградского арктического училища. Скупые строки радиограмм воскрешают в памяти милые черты родного лица и незабываемые встречи; родные места, где осталась мать или любимая девушка.

От могучих порывов ветра вздрагивают стены радиоаппаратной, сквозь неумолчный шум ветра и трескотни слышится монотонный писк радиосигнала, понятного только для радистов.

С наушниками на голове – молодой комсомолец Толя Яркин, - самый лучший радист не только полярной станции, но и арктического района, радиоасс, принимает очередное донесение с полярных станций о готовности избирательных участков. Скоро выборы! Для связистов – самая горячая пора после навигационного напряжения. Получив сообщение о проведении выборов, радисты развернули широкое социалистическое соревнование, и теперь упорно боролись за честь в день выборов рапортовать о победе!

Впереди комсомольско-молодёжная смена коммуниста Яковенко.

На станции развернулась кипучая жизнь - как всегда перед большими праздниками.

В наш избирательный участок входят не только жители нашей полярной станции, но также коллективы избирателей других маленьких станций и, что, пожалуй, самое важное, - избиратели отдельных зимовок, расположенных в десятках и даже сотнях километров от нас. Вся трудность заключается в том, что связи с внешним миром они не имеют, кроме очень редких наездов на собаках – по делам службы, да и то большей частью – по светлому времени.

Как быть в этом случае? Ведь не предложишь же этим людям приехать на избирательный участок?!

Я предложил решение этой задачи, заявив о своём желании провести голосование на зимовках, отправившись туда на собаках с походной радиостанцией и опечатанной урной.

Сборы заняли очень немного времени. Я вместе с диспетчером связи района Игнатовым и инженером связи Целиковым подготовили к действию походную портативную рацию с питанием от динамо-машины с ручным приводом. Или, как в шутку её называли радисты – «солдат-мотором». Собрав установку к погрузке, я обратился к «дяде Саше» - как называли у нас каюра – погонщика собак, пожилого человека, живого, с обветренным чёрным лицом и юркими глазами.

Дядя Саша Сметанников на полярной станции уже ветеран. Он помнит ещё те времена, когда станция состояла из одного жилого дома, исторической бани, построенной ещё в 1916 году, да вышки для наблюдения за зверем на море. Он был хорошим охотником и рыболовом, следопытом и проводником. Едва ли можно было найти на всей станции человека, знавшего тундру так, как её знал дядя Саша! Ни пурга, ни полярная ночь не являлись для него непреодолимым препятствием, если они заставали его где-нибудь в пути. Архангельский широкоплечий парень, с быстрой окающей речью, прибыл он сюда простым охотником-промышленником, да так и остался здесь, изредка навещая своих стариков на Большой Земле. Полюбилась ему Арктика с её суровым климатом, бескрайними просторами тундры, голыми скалами. Для умелого охотника здесь есть над чем поработать!

Дядя Саша прочертил лыжнями своих нарт тундру вдаль и поперёк вокруг станции на сотни километров, уезжал далеко в море на припай, охотиться на нерпу и медведей. Казалось, что Арктика для него – дом родной, и его не берёт ни мороз, ни пурга, ни даже морская вода.

Однажды, лет пять назад, дядя Саша вёз в район, на партактив, парторга Жижинова. Жижинов был на голову ниже дяди Саши, но по виду превосходил его чуть ли не в два раза. Дело было в середине июня месяца, т.е. весной, когда бухта покрывается несметным количеством промоин, лёд становится ноздреватым и небезопасным для движения. Партактив был очень важным, и дядя Саша дал слово доставить Жижинова туда и обратно.

Туда они, действительно, проехали, чуть-чуть подмочившись.

Обратно возвращались с дополнительным грузом: на нартах лежали два чёрных футляра – один с аккордеоном, другой – с баяном, выделенными групповым комитетом для художественной самодеятельности станции. Дядя Саша внимательно управлял упряжкой, а Жижинов, встав на лыжи, осматривал широкую промоину, образовавшуюся на месте прежней …….ледовой дороги, по которой вереницы автомашин возили гравий и песок на строительство. В этом месте лёд начал таять быстрее, образовав широкую речку. Вода кое-где доставала метровой глубины. Надо было найти более мелкое место для переправы.

Дядя Саша повернул собак влево, но не успели они проехать и десяти шагов, как две собаки вместе с вожаком полностью повисли на лямках, барахтаясь в воде.

Жижинов, видя такой оборот дела, хотел спрыгнуть в сторону, на более подходящее – с мелкой водой, место. Однако, сделать этого он не успел: нарты накренились и они вместе с грузом очутились в ледяной воде.

Один из футляров раскрылся, и из него со звоном выскочил баян и поплыл по воде.

Дядя Саша, уже бывавший в таких переплётах, вытащил охотничий нож, и с его помощью вытащил себя на лёд. Быстро обрезав лямки, чтобы освободить собак, дядя Саша на длинной ременной верёвке вытащил уже успевшего дважды нырнуть под воду бывшего морячка Жижинова. Благо дело, что отделались они только лёгким испугом, и больше всего после этого жалели, что не смогли достать аккордеон, который, находясь в футляре, быстрее пошёл на дно, набрав воды. А баян после такой «солёной морской бани» не играл, а хрипел.

После этого случая дядя Саша стал более осторожным при переходах по весеннему льду.

В общем, на дядю Сашу можно было смело положиться, что он в любую погоду доставит представителя «выборной власти», - как он говорил, - на все зимовки.

Часов в одиннадцать ночи я стал укладываться спать. Лёжа в постели, долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, скрипя сеткой. Предстоящая поездка в тундру была для меня и забавной и интересной. На Долгие и Медвежьи острова я ехал впервые за три года своего пребывания в Арктике.

За окном курилась лёгкая позёмка, шелестя мириадами звонких сухих снежинок.

Раннее утро («утро» в долгую полярную ночь в Арктике слово слишком относительное. Сутки делятся на утро, день и вечер только по часам) было не особенно благоприятным. С вечера лёгкий позёмок усилился и превратился, выражаясь языком синоптиков, в метель. Ожидалось усиление ветра.

Однако, это не испугало дядю Сашу, он заверил, что к обеду мы будем уже на Долгих, где, в случае усиления ветра, можно будет заночевать. Ждать было нельзя, так как завтра, проведя голосование, я должен был возвратиться назад.

Я нашёл дядю Сашу вполне готовым к походу. Он ещё раз проверил крепления нарт, всю собачью сбрую, достал мягкую оленью подстилку и расстелил её на нартах, «чтобы не заболело «э т о м е с т о». Тут же, на нартах, лежали две кухлянки и унты с длинными голенищами, которые дядя Саша взял со склада.

Опечатанную маленькую урну, завернутую в мешковину, верёвками привязали сдали на нартах.

«Ну, как, Иван, не боишься в такую даль?» - скороговоркой спросил дядя Саша, хитро улыбаясь.

«А что мне бояться? С Вами, пожалуй, до Полюса можно смело ехать. Вы ведь по нюху ездите, чутьём знаете, куда двигаться», – ответил я, натягивая на ноги унты.

«Чутьё, брат, - дело великое! Я её, - тундру-матушку, наизусть уже знаю! Поезди с моё, тоже изучишь. Я, если ты хочешь знать, экспедиции сопровождал на Таймырском озере. Мне начальник экспедиции – старичок-профессор, благодарность объявил», - пулемётной трелью рассказывал дядя Саша. Такую скороговорку, которой обладал дядя Саша, можно было понимать только, будучи хорошо привыкшим к нему. Но я знал его уже три года и свободно понимал «архангельские напевы» дяди Саши.

«Дядя Саша, - торопил я его, облачившись в унты и кухлянку, - а на дорогу поесть брать с собой?»

«Экий ты, братец! Да мы с тобой обедать будем на Долгих, а ужинать прикатим к Жданову на Медвежку. Промышленники народ приветливый, угостят на славу! Медвежатинки покушаешь, объеденье!» - закончил дядя Саша, прищёлкнув языком.

Поговорив ещё кое о чём, не относящемся к походу, высказав свои мнения о желательной погоде к завтрашнему дню, я ушёл к парторгу за газетами, журналами и радиобюллетенями, ежедневно получаемыми из Москвы по радио. Их нужно было взять для зимовщиков-промышленников.

Наконец, отправились.

Впереди, с длинным шестом, упершись кичами в перекладину нарт, сел дядя Саша, а за ним, плотно завернувшись в кухлянку, прижимая урну спиной, сидел я.

С визгом и лаем собаки рванули и понесли лёгкие нарты, которые не столько скользили, сколько почти летели по ветру. Через какие-то пять минут нарты вылетели за посёлок и помчались вдоль линии коротких столбиков, ведущих к передающей станции. Ветер с колючими снежинками дул в бок и почти не чувствовался, хотя порывы их становились всё сильнее.

Уткнув нос в меховую кухлянку, я думал о своём, а дядя Саша что-то напевал себе под нос, изредка подбадривая гиканьем собачью восьмёрку. Но собакам этого особенно не требовалось. Они, повизгивая, весело мчались всё дальше и дальше, унося с собой нарты. Я иногда выглядывал из своего мехового укрытия, но кроме белой молочной завесы ничего не видел. Даже столбики, по которым вначале можно было ориентироваться, и те уже не различались.

Однако, надеясь на охотничье чутьё дяди Саши, я не высказывал своего мнения о правильности маршрута. Дядя Саша тоже продолжал мурлыкать себе что-то под нос, иногда справляясь у меня: «Ну, как, мужик, не замёрз ещё?», на что я бодро отвечал, что у меня всё в порядке. Меня беспокоило только состояние сургучной печати на урне. Я боялся, как бы она от тряски не оторвалась, и осторожно нащупывал её через мешковину. Цела!

Ветер всё усиливался, он гнал тучи жгучего снега, который быстро заполнил все выемки на нартах между мной и урной, насыпался на колени.

Прошло уже достаточное время, чтобы увидеть красные огни на мачтах передающего радиоцентра, а они всё не появлялись. Небо заволокло какой-то серой снежной пеленой, по земле, ничем не задерживаясь, с воем неслись тучи снега. Холода не чувствовалось, но появилось беспокойство: почему до сих пор не видно огней.

Дядя Саша останавливает собак, к чему-то прислушивается, затем заворачивает собак влево, и они снова несутся дальше.

По расчёту дяди Саши они уклонились немножко в сторону, линия их движения должна была привести к скалистой сопке, от которой, если поехать через бухту, можно в десять минут очутиться на станции. Однако, станции всё равно не видно. Собаки уже не так бойко бегут, как раньше, часто останавливаются, и, повизгивая, смотрят на дядю Сашу.

Для меня такая остановка в новинку, и я заметно волнуюсь, вспоминая десятки рассказов о потерявшихся и замёрзших в тундре путниках. Однако, я ещё верю в находчивость дяди Саши, который совершенно спокоен, хотя кричу ему: «Дядя Саша! А что-то долго нет передающего?!».

«Ляг! Ляг», - вместо ответа закричал дядя Саша на собак. Они останавливаются, как вкопанные. Дядя Саша встаёт с нарт, долго ходит вокруг них, садится на корточки, что-то рассматривает на земле, затем решительно берёт за ошейник вожака «Полюса», поворачивает его против ветра и ласкового говорит: «Что же ты, старик. Не туда ведёшь? Аль забыл, что тут поворачивать нужно? Эх ты, постарел, браток! Ну, смотри, куда ехать!». Полюс присел на задние лапы, крутит хвостом, прижимая уши, чувствует, что виноват.

«Пошёл! - гикнул дядя Саша, уже на ходу прыгая на нарты. – Через десять минут будем в гостях чай пить! Не замёрз?» – кричит он мне.

Нет, я не замёрз. Только от неудобного сидения я не чувствовал левой ноги – пересидел. По хорошей погоде можно бы пробежаться за нартами, но сейчас этого не сделаешь, да теперь скоро и приедем.

По бегу собак и их оживлению можно было догадаться, что жильё близко. И, действительно, приглядевшись вперед, я уже различал точные очертания построек передающего центра. Собаки повеселели и с громким лаем и визгом ещё быстрее устремились вперёд!

Вот и в гостях!

Будучи на передающем центре, я по телефону связался с председателем избиркомиссии и доложил ему о самочувствии и состоянии нашего маленького экипажа.

Попив горячего, крепкого, по полярному заваренного чая, и поразмяв после долгого утомительного сиденья затёкшие ноги, рассказав друзьям Большеземельные новости, на передающем центре мы долго не засиделись, так как дядя Саша торопился к ужину быть на Медвежке. Товарищи отговаривали нас, показывая на окна, где уже по-настоящему гудела пурга, тоненькими голосами завывая в многочисленных проводах антенны, предлагали переждать.

Но я наотрез отказался оставаться, ссылаясь на необходимость завтра же вернуться обратно на передающий, чтобы провести голосование и здесь.

Когда на пороге показался засыпанный с ног до головы снегом, дядя Саша, я уже облачился в своё одеяние и ждал его.

«Трогаем! Бывайте здоровы! Ждите нас завтра утречком, да по случаю праздничка приготовьте с дорожки для сугреву по стаканчику!» - последние слова дядя Саша адресовал дородной тёте Паше, - поварихе, угостившей их сегодня такими славными пирогами, о которых дядя Саша заявил, что не едал таких за всю свою жизнь!

И вот собачки снова несут нас по бескрайнему снежному простору, но уже не тундра под лыжами, а морской тористый лёд. Ветер теперь бьёт почти в спину и нарты скользят почти неслышно.

Чтобы попасть на острова Медвежьи, надо было пересечь широкий морской залив, проехать вдоль островного берега километров пятнадцать-двадцать, а затем. Углубившись на два километра по острову, разыскивать там зимовье.

Конечно, по хорошей погоде это расстояние можно было преодолеть за 2-3 часа езды. Но теперь … это стоило больших трудов.

Ещё в кают-компании передающего дядя Саша разработал маршрут движения, предварительно опросив товарищей о состоянии ледяного покрова на пути до острова Восточного, на который те часто ездили на песцов.

Путь был хорошим, лишь изредка встречались волнообразные торосы. Было решено сразу взять курс на остров, а затем, достигнув его северной оконечности, повернуть вдоль берега и двигаться строго на запад, чтобы при хорошей дороге через три-четыре часа достигнуть Медвежьих островов. А уж там, как дома!

Ветер дул в спину, что для меня и дяди Саши было хорошо, но для собак – плохо. Сильным ветром им поднимало шерсть и заносило туда снег. Будь в это время сильный мороз, для собак это могло окончиться неблагоприятно. Но, отдохнув и подкрепившись на передающем, они весело мчали лёгкие нарты через сугробистые заносы и мелкие торосы. Дядя Саша, пользуясь случаем, когда не надо погонять собак, рассказывал мне разные смешные истории из своей жизни.

Когда по времени нужно было уже увидеть скалистые берега острова Восточного, дядя Саша стал всё чаще и чаще вглядываться в мутную белесую мглу. Однако, как зорко он не вглядывался, кроме белого молочного тумана да танцующих снежных вихрей он ничего не мог увидеть. Проехав ещё минут пятнадцать, и не увидев желаемого берега, дядя Саша остановил собак и зло сплюнул: «Это же света конец, чёртова пляска, разве тут разберёшь, куда ехать! Определённо хватили в сторону от острова! Так, братец, мы запросто можем уехать в море на припой и искупаться!»

Надо было угадать, в какую сторону они умудрились отклониться от курса!

Компасом дядя Саша никогда не пользовался и, выезжая в этот поход, на предложение коменданта взять компас, отказался и с обидой заявил, что он вот уже лет двадцать чертит тундру без компаса и ни разу не плутал. Коротенькая вспышка полярного зимнего дня уже прошла, и тёмная полярная ночь закрыла всё окружающее.

В хорошую тихую погоду в это время на небе можно было бы наблюдать непередаваемо чудесное зрелище полярного сияния, но сейчас ветер нёс с такой силой, что даже вверху ничего нельзя было разглядеть сквозь толстый слой снежной пыли, с огромной скоростью влекомой бешеным ветром.

В сильную пургу, когда на два метра не различишь от себя ничего, трудно решиться изменить курс. Достаточно только подумать, что двигаешься не туда, куда следует, как после этого, куда не повернёшь, всё время кажется, что движешься не в ту сторону. От этого начинаешь иногда крутить на одном месте. Мы думали об этом одновременно с дядей Сашей. Но делать нечего, - не возвращаться же назад, что равносильно тому же.

Дядя Саша долго поворачивался, прислушиваясь к ветру и изучал его направление, наконец завернул упряжку чуть правее, гикнув на собак и те понесли нас к новой неизвестности.

Однако, через некоторое время дядя Саша сквозь снежную пыль, заметив очертания земли, заверил меня, что его «длинный нос никогда ещё не ошибался». Лихо завернув собачью упряжку у самого обрыва, дядя Саша встал и посоветовал мне немного размять ноги, т.к. отсюда ехать придётся без остановок. Короткая пробежка быстро согрела, и приятная теплота сразу разлилась по всему телу. Дав передышку собакам, и согрев себя, мы вскочили на нарты и вновь помчались, теперь уже вдоль скалистого берега Восточного острова. Ветер дул в бок и мы старались отворачиваться от него. Берега острова стали понижаться и скоро остались позади. Это направление нужно было строго выдержать, чтобы не очутиться снова в море, и дядя Саша стал сосредоточенным.

Как и предполагали, путешествие от передающей до Медвежки заняло времени в три раза больше обычного: мы затратили чуть ли не шесть часов. До Медвежьих островов собаки с намеченного пути ни разу не сбились, зато, когда, проехав вдоль Медвежьих островов, нужно было заворачивать вдоль берега, тут-то и начал их «кружить бес», - как выразился дядя Саша.

В адском водовороте снежных завихрений, под покровом кромешной темноты, каждая бухточка, врезавшаяся вглубь острова, манила к себе и … обманывала их воображение. Собачки уже изрядно устали и от неровного пути и от длительного путешествия по фиордам острова. Но больше всех от слепящего снега, который буквально резал глаза, устали и мы, особенно дядя Саша. Однообразность сидения слишком утомительна, а если к тому прибавить неровность санного пути, то удовольствия совсем никакого. Все жаждали поскорее скрыться под благодатной крышей.

Посетив почти все бухты, мы уже стали подумывать о том, что опять мы опять уклонились и заехали не с той стороны, когда совсем рядом увидели морской маяк, от которого до избушки зимовщиков-охотников рукой подать. При виде его мы оба облегчённо вздохнули.

Завернув собачью упряжку вправо, с разбега одолев пологий снежный подъём, скоро мы очутились на широкой поляне, нисходящей несколько вниз. Собаки опять своим чутьём подтвердили близость жилья. И побежали с такой быстротой, с какой бежали в начале пути.

Было восемь часов «вечера», когда наши собаки громким лаем известили хозяев избушки о прибытии гостей. На лай наших собак невообразимым визгом и воем отозвались десятки хозяйских питомцев, отсиживающиеся в кошаре.

Одну половину большой избы хозяев-промышленников занимали две небольшие комнаты, одна из которых была спальней, а другая – кухней.

В спальне стояла полуторная железная кровать, имевшая уже солидный стаж службы, но блестевшая свежевыкрашенной голубой краской. У маленького оконца, выходившего в сторону моря, стоял небольшой стол, видно - собственного производства.

В углу, ближе к печке, - тумбочка, на которой, покрытый узорчатым покрывалом, стоял старенький приёмник, по внешнему виду – «Урал», но оказавшийся гибридом и «Урала» и ещё нескольких типов приёмников. Приёмник этот собрали комсомольцы передающего центра и поднесли его в подарок промышленникам.

У них была давнишняя дружба: комсомольцы помогли им отремонтировать двигатель моторной лодки, пустили ветряную электростанцию и теперь комнаты промышленников были залиты электрическим светом; часто доставляли сюда газеты и журналы.

В ответ на это промышленники-охотники, в знак благодарности, подбрасывали ребятам из своих запасов медвежьего мясца, рыбы, отчего стол их был куда богаче, чем в центральной столовой. Дружба эта поддерживалась и передавалась по традиции от одной смены полярников к другой, и имела большое значение: промышленники-охотники никогда не чувствовали себя оторванными от окружающей их жизни, знали все новости, да и техническая помощь для них была ценной.

Охотники-промышленники гордились этой дружбой, но не меньше их гордились ею комсомольцы передающей станции, и при случае, всегда не забывали упоминать о ней на собраниях.

Хозяин избушки, коренастый, с коричневым от ветра лицом, уже не молодой человек, но с густыми, с проседью, волосами, и его жена, настоящая русская женщина, какие часто встречаются на Севере, были очень рады нашему приезду, да и ожидали к себе гостей, хотя погода и не благоприятствовала этому.

Моей первой обязанностью по прибытию на место было установление радиосвязи с избирательным участком. Пока я разворачивал рацию и навешивал антенну, дядя Саша приспосабливал для удобства «солдат-мотор». Наше прибытие было очень удачным. Мы как раз подоспели к очередному сроку связи 21, когда нас вызывали и слушали. Проверив состояние аппаратуры, и удостоверившись в её исправности, я дал команду дяде Саше: «Поехали!», и он с азартом завертел ручку динамо-машины. Азарта было слишком много, и мне пришлось умерить его, т.к. при длительной передаче дядя Саша быстро бы «испустил дух».

Прослушав эфир, и не найдя знакомого позывного, включаю передатчик. В комнате тихо, только шум и вой «динамо», да ритмичный стук телеграфного ключа. «Стоп, дядя Саша!». Снова ждём. Долго прислушиваюсь к хаосу сигналов в эфире. «… Нет…нас тоже не зовут…не отвечают». Не может быть, чтобы пропустили этот срок! Ведь наверняка беспокоятся о нас! Снова вой «солдат-машины». Нужно из множества сигналов уловить «свой», и не только уловить, а и «понять» его, т.е. установить устойчивую связь.

Наконец…. «Тихо!» - хотя никто не кричит, не шумит, кроме ветра, продолжающего свою нудную песню.

«ЮБЖ-2»…. «ЮБЖ-2»!... «Я «ЮБЖ-1», я «ЮБЖ-1», вас слышу хорошо. Где находитесь? Как себя чувствуете?»

Какая радость!

Всегда при первой связи чувствуешь какую-то напряжённость, которая сваливается, когда услышишь ответ: «Вас слышу!».

У дяди Саши тоже горят глаза, он видит, что я доволен, что «зацепились», т.е. услышали друг друга.

«Ну, дядя Саша, держись, поехали надолго!» – предупреждаю я, хотя он готов крутить хоть до утра!

Докладываю обстановку, получаю указания на завтра, прогноз погоды (хороший!), договариваюсь о необходимости связи на завтра, и на этом нашу связь закрываем. Поуморившегося дядю Сашу сменил Жданов (такова была фамилия хозяина), и теперь они оба сидят, обливаясь потом.

Но все довольны!

Пока дядя Саша допрашивал своего дружка Жданова о ходе охоты на зверя, об охотничьих запасах, хозяйка успела уже подать на стол мясо в трёх видах: и жареное и варёное и мороженое.

Было здесь и любимое блюдо многих полярников – строганина из тонко нарезанных стружек замороженной рыбы с приправой из укропа, соли и перца.

За обедом разговор не прекращался и словоохотливый хозяин рассказывал нам о своих успехах в охоте на песцов, медведей и нерп.

Сын и внук потомственных охотников, Жданов с детства приобщился и полюбил своё ремесло. А потому и рассказывал об охоте с увлечением. Немыми свидетелями его удачной охоты были десятки громадных медвежьих шкур, висевшие в другой большой пустой половине избы с рядами тянущихся от стены к стене верёвок.

Я с интересом рассматривал медвежьи шкуры и страшно удивлялся: как можно убить таких чудовищ, каждое из которых было не меньше обычной коровы.

Но каково же было моё удивление, когда я узнал, что одна из висевших здесь шкур принадлежит медведю-хулигану, уложенному двумя выстрелами достопочтенной нашей хозяйкой.

Об этой истории, не удержавшись от смеха, и рассказал нам Жданов за столом.

Однажды, в тихую ясную погоду, особенно желанную для охотников. Жданов запряг всю свою упряжку, взяв с собой винтовку и необходимый охотничий запас, умчался проверять ранее расставленные капканы, а заодно проехать на припой.

Жена, обычно ему помогавшая, в этот день осталась дома, решив сделать кое-что по хозяйству. В печке весело потрескивали дрова, и хозяйка беспечно расхаживала по кухне, готовя обед.

Вдруг на крыше раздался глухой удар другой, третий, и вслед за этим из печи повалил едкий дым, быстро заполнив всю комнату.

Стук был загадочным. Совершенно безветренная погода не могла вызвать обвала наружной трубы. Здесь что-то другое! Смельчаков, посещавших избушку, было немало. Поэтому дверь её всегда держали на запоре, избегая неожиданной встречи с незваными гостями.

Быстро схватив со стены винтовку, и уже на бегу заряжая ей, женщина выскочила наружу. Она увидела, как сидя на крыше возле трубы трудился громадный Михаил Иваныч. Он спокойно снимал по кирпичу и бросал их в трубу, с удовольствием прислушиваясь к издаваемому грохоту. На скрип открывшейся двери он не обратил внимания, также как даже не оглянулся на выбежавшую с винтовкой женщину. Излишнее увлечение смелого «печного мастера» было роковым. Двумя выстрелами в упор он был снят с крыши.

«Удачна нынче и с песцом, - не без гордости сказал Жданов, – раскладывая перед нами десятки мягких пуховых шкурок, отливающих яркой белизной. – План перевыполнили «с хвостиком», а в «хвостике» процентов до ста будет!».

Дядя Саша с восторгом перебирал шкуры, разминая их в руках, слегка встряхивая. Уж он то знал настоящую цену этому дорогому товару! Не одна шкурка этого ценного пушного зверя прошла через его руки!

После сытного обеда разговор перекинулся на темы международного характера. И здесь я снова отметил, что Жданов и его жена, эти охотники-промышленники, находящиеся в десятках километров от центра Арктики, ничуть не отстают от кипучей жизни страны.

Когда, вдоволь наговорившись, стали укладываться спать, я высказал дяде Саше свои планы проведения завтрашнего дня.

К километре-двух от избушки Жданова жили ещё два человека – муж и жена Чекаловы, - сотрудники Гидроучреждения, обслуживавшие туманную станцию, оберегающую проходящие здесь в навигацию суда.

По моему плану мы должны были завтра рано утром, проведя голосование здесь, у Жданова, по пути забежать к Чекаловым, а уже потом ехать домой. Услышав мой план, Жданов запротестовал, и заявил, что, по случаю такого торжества, как выборы, они давно сговаривались собраться вместе и отметить его, как праздник. Завтра, когда мы ещё будем спасть, он «сбегает» к Чекаловым и пригласит их к себе. «Часов в восемь проголосуем, честь честью, потом, так сказать, отметим торжество нашей демократии. А уже потом вы поедете домой».

С этим я согласился, но заявил, что, согласно Положению, голосование должно начаться в шесть часов и откладывать до восьми я не могу. На этом и порешили.

Устав за день, я крепко уснул, перед этим попросив хозяйку, если я не проснусь сам, разбудить меня без четверти шесть.

Проснулся я от приятного марша «Утро красит нежным цветом…», который изливался из радиоприёмника. Я по тону узнал свой радиопередатчик. Вещала наша станция. Дядя Саша тоже проснулся. Мы быстро встали. Хозяин уже давно уехал за гостями и должен был вот-вот вернуться. Как будто специально, по заказу, на «улице» стояла такая тишина, которая редко бывает в наших местах. Мы с удовольствием отметили это, ибо снова подвергнуться вчерашнему испытанию было бы не совсем приятно.

Наскоро умывшись и приведя себя в «надлежащий вид», который, по моему мнению, должен был иметь член Избирательной комиссии, проводящий выборы в столь необычайной обстановке, я стал готовить помещение для голосования.

Урна была водворена на табурет, покрытый куском красной материи, а сам я с бумагами разместился у окна за столом. Кабиной должна была служить кухня, из которой все избиратели, кроме одного, перебрались в спальню.

«Доброе утро, товарищи! Поздравляем вас со всенародным праздником – Днём Выборов» – донесло до нас радио далёкий голос знакомого диктора – Фёдора Ивановича Красильникова. Сразу после этого грянула песня: «Широка страна моя родная…».

Да, действительно, широка и необъятна наша Родина! В тот момент, когда наш диктор объявил о начале всенародного торжества, у нас, в Заполярье, на Дальнем Востоке уже давно праздновали. А в далёкой, но близкой сердцу столице – Москве, - люди ещё спокойно спят.

…. Невольно вспомнил я свои полёты на самолёте из Москвы через Арктику и Красноярск. Что только не увидел я, глядя вниз через маленькое окошко самолёта! Широкие пашни вперемежку с лесом сменялись сплошной синевой густых хвойных лесов, среди которых то там, то здесь, извивались блестящие ленточки рек и сверкающие на солнце блюдца озёр.

Затем с каждым часом зелень убывала, и вот под нами расстилаются бескрайние просторы тундры. Среди голого однообразия, в желтизне петляют узенькие речонки. На сотни километров – тундра, тундра, тундра! Сверху тундра и весной навевает грустные размышления о скудости северной заполярной природы.

Однако, при близком наблюдении и столкновении с этой природой, это оказывается далеко не так!

Поздняя и короткая весна и в Арктике пробуждает к жизни многочисленную фауну и флору! Правда, Первомайский праздник тут встречают без цветов, но цветы всё же растут, появляясь в июне. Правда, величина их такова, что поставить в стакан их трудно, - лучше положить в тарелку с водой. Но это – цветы…весны!

… За окном послышался лай собак. Приехали гости! В дверях появляются Чекаловы. Оба – праздничные, весёлые! «С праздником вас, столичные!» - ещё с порога кричит Чекалов. – Просто от радости петь хочется, сколько у нас людей собралось!»

Когда все оказались в сборе, я торжественно объявил о начале голосования. Первым, по праву старшинства, и ещё – лучший охотник – получает бюллетени Жданов. Лицо его светлое, радостное! Чувствуется, что это настоящий всенародный праздник – исполнения своего гражданского долга и незыблемого права избирать и быть избранным. Получив бюллетени, он не уходит в «кабину» (на кухню), хотя я ему напомнил об этом. Осторожно сложив бюллетени вдвое, он твёрдо говорит: «За этих кандидатов я твёрдо отдаю свой голос! Они сыны нашей партии и народа, а, значит, наши сыны, и им можно смело вверить нашу судьбу. Мы уже сейчас видим, какими шагами наша страна идёт к коммунизму! Светлое будущее в наших руках и во имя этого мы сейчас находимся здесь, на островах далёкого северного Ледовитого океана! По зову партии мы пришли завоёвывать и преобразовывать Арктику! Нас не запугать! Мы уже стреляные, страна уже не та, и люди не те! Кое-кому за рубежом это надо бы знать! За счастливое будущее я голосую сегодня!».

Один за одним подходили к моему столу и брали бюллетени люди, которые своим самоотверженным трудом способствовали выполнению задания партии и правительства по превращению Северного Морского пути в нормально действующую судоходную магистраль!

Голосование заняло у нас ровно двадцать минут!

После этого начался торжественный завтрак!

Маленький коллектив советских людей с радостью отмечал всенародный праздник – День выборов своей народной власти.

Через полчаса собачки уже мчали нас по направлению Восточного острова. На востоке светлая полоска говорила о приближении Дня, хотя на небе ещё сверкали яркие северные звёзды.

В урне мы везли четыре избирательных бюллетеня с выражением беззаветной и преданной любви к Родине.
Диксонская Тетрадь

Инструменты пользователя

Инструменты сайта

Инструменты страницы
